— Рассказала бы и мне свою шутку, — обратилась к ней Марилла чуть мрачно. — Не знаю, над чем можно смеяться после такого дня.
— Вы тоже посмеетесь, когда услышите, — заверила Аня.
И Марилла действительно посмеялась, что неопровержимо свидетельствовало о том, насколько значительные успехи сделала она в своем развитии, с тех пор как взяла на воспитание Аню… Но потом она все же вздохнула:
— Я думаю, мне не следовало пугать его таким образом, хотя я сама однажды слышала, как священник говорил эти слова какому то ребенку… Но в тот вечер Дэви просто извел меня. Это было, когда ты уехала на концерт в Кармоди, а я укладывала его спать. Он заявил, что не видит смысла молиться, пока он еще слишком маленький, чтобы иметь для Бога какое-то значение. Аня, я не знаю, что мы будем делать с этим ребенком. В жизни не видела ничего подобного! Я в полном отчаянии.
— О, не говорите так, Марилла. Вспомните, какой была я, когда сюда приехала.
— Нет, Аня, ты никогда не была плохой… никогда. Я понимаю это теперь, когда узнала, что такое по-настоящему плохой ребенок. Ты часто попадала в переделки, это я признаю, но твои намерения всегда были благими. Но Дэви плохой в силу своих склонностей.
— О нет! Я не думаю, что это его дурная натура, — горячо вступила Аня в защиту Дэви. — Это просто озорство. В нашем доме слишком тихо и спокойно для него. Здесь нет мальчиков, с которыми он мог бы играть, и ум его ничем не занят. Дора слишком чопорная и благоразумная, она не годится в товарищи для игр резвому мальчику. Мне кажется, было бы лучше послать их в школу.
— Нет, — возразила Марилла решительно, — мой отец всегда говорил, что не следует запирать ребенка в четырех стенах школы, пока ему не исполнится семь лет, и мистер Аллан тоже высказывает подобную точку зрения. Близнецы могут немного поучиться дома, но в школу они пойдут только в будущем году.
— Тогда мы должны попытаться перевоспитать Дэви дома, — сказала Аня бодро. — При всех его недостатках он очень милый мальчик. Я не могу не любить его, Марилла. Может быть, это и нехорошо, но должна признаться, что Дэви нравится мне больше, чем Дора, хоть она и такая послушная.
— Со мной то же самое, — призналась Марилла. — Но это несправедливо, потому что Дора не доставляет нам никаких хлопот. Нет послушнее ребенка, и даже не слышно, дома она или нет.
— Дора слишком хороша, — заметила Аня, — и она вела бы себя так же хорошо, если бы даже рядом не было ни души, чтобы сказать ей, что хорошо, а что плохо. Она родилась воспитанной, и мы ей не нужны. А я думаю, — заключила Аня, выражая самую жизненно насущную правду, — что мы всегда больше любим людей, которым мы нужны. А Дэви нуждается в нас.
— Он действительно кое в чем нуждается, — согласилась Марилла. — Рейчел Линд сказала бы, что он очень нуждается в том, чтобы его хорошенько отшлепать.
"Работа учителя необыкновенно интересна, — писала Аня подруге по учительской семинарии, — Джейн находит ее однообразной, но я другого мнения. Что-нибудь забавное случается почти каждый день, и дети говорят такие смешные вещи. Джейн наказывает своих учеников в таких случаях, и, наверное, именно поэтому учительский труд кажется ей монотонным.
Сегодня после обеда Джимми Эндрюс пытался правильно написать на доске слово «крапчатый», но это ему никак не удавалось.
— Я не могу написать, — сказал он наконец, — но я знаю, что это значит.
— Что? — спросила я.
— Щеки Сен-Клэра Доннелла.
У Сен-Клэра действительно очень много веснушек, и я стараюсь не позволять детям высказываться на этот счет, потому что сама была веснушчатой в свое время и до сих пор об этом не забыла. Но мне кажется, что для Сен-Клэра это неважно, и отлупил он Джимми по дороге домой не за это, а за то, что тот назвал его Сен-Клэром. Я слышала о драке, но в частном порядке, так что, пожалуй, не буду ничего предпринимать.
Вчера я пыталась научить Лотти Райт складывать. Я сказала:
— Если у тебя есть три леденца в одной руке и ты возьмешь еще два в другую, сколько после этого у тебя будет леденцов?
— Полный рот, — ответила Лотти.
А во время урока природоведения, когда я попросила представить мне их соображения о том, почему не следует убивать жаб, Бенджи Слоан ответил очень серьезно:
— Потому что от этого на следующий день будет дождь.
Признаюсь тебе, Стелла, что в школе мне порой невероятно трудно сохранять серьезность. Но мне приходится удерживаться от смеха, и только дома я могу дать ему волю. Марилла говорит, что ее нервируют взрывы хохота, раздающиеся в моем мезонине без всякой видимой причины. По ее словам, несколько лет назад в Графтоне один мужчина сошел с ума, и именно так это и начиналось.
Я думаю, что самое трудное и вместе с тем самое интересное в учительской работе — это добиться того, чтобы дети рассказали тебе о своих подлинных мыслях. На прошлой неделе в ненастный день я собрала их на большой перемене вокруг себя и заговорила с ними так, как будто сама была одной из них. Я попросила их сказать мне, чего бы им хотелось больше всего на свете. Одни ответы были вполне заурядными — куклы, пони, коньки, но другие оказались на редкость оригинальными. Эстер Бултер хотела бы "каждый день носить выходное платье и обедать в гостиной". Ханна Белл хотела бы "быть хорошей без всякого труда". А Марджори Уайт, ей десять лет, захотела быть вдовой. На вопрос, почему, она серьезно ответила, что если не выйдешь замуж, то тебя будут называть старой девой, а если выйдешь, то муж будет тобой командовать, но, став вдовой, можно избежать обеих этих неприятностей. Но самым замечательным был ответ Салли Белл. Она захотела, чтобы у нее был медовый месяц. Я спросила ее, знает ли она, что это такое. Она сказала, что, по ее мнению, это очень красивый экипаж, потому что когда ее кузен из Монреаля женился, то приехал к ним в таком экипаже, а до этого обещал, что приедет "в медовом месяце".